АП г. Москвы прекратила статус двух адвокатов за оказание помощи без согласия доверителей

В первом случае адвокат оказывал юрпомощь подзащитным вопреки их воле, а во втором осужденный вообще не знал о том, что у него есть адвокат, оказывающий помощь в рамках гражданского дела

Один из экспертов «АГ» заметил: ключевым и уверенно сформированным в дисциплинарной практике на протяжении последних лет является положение о том, что доверитель, в пользу которого заключено соглашением с адвокатом, должен активно выразить свое согласие на принятие помощи защитника, которого пригласило иное лицо. Вторая посчитала, что любое действие лучше фиксировать письменно. Третья полагает, что оба примера несут общий посыл о необходимости действовать в соответствии с выраженной волей доверителя, а также являются напоминанием о презумпции добросовестности адвоката, которая действует лишь до того момента, пока не будет опровергнута совокупностью установленных обстоятельств.

Совет АП г. Москвы обобщил практику по вопросам, связанным с заключением соглашения о защите третьего лица, за первое полугодие 2022 г.; в обзор вошло всего два дела.

Оказание юрпомощи подзащитным вопреки их воле

Как ранее писала «АГ», в октябре 2020 г. гражданам М., А., К. и Ле. было предъявлено обвинение по ч. 3 ст. 30, п. «е», «ж» ч. 2 ст. 105 и ч. 2 ст. 167 УК РФ, их поместили в СИЗО. 1 ноября гражданка Ч. заключила соглашение с адвокатом Л. о защите обвиняемых, по условиям которого стоимость оказания юридической помощи была свыше 2,2 млн евро. В приложении № 1 к соглашению, в частности, содержалось обещание положительного результата выполнения поручения, а именно – принятие адвокатом Л. обязательства по обжалованию в апелляции меры пресечения подзащитному с целью изменения ее на домашний арест. Впоследствии Ч. заплатила защитнику более 209 млн руб.

В ноябре и декабре Л. несколько раз посетил троих подзащитных в СИЗО, каждый раз совместно со следователем Н., однако М., А. и К. не согласились на участие адвоката в качестве их защитника. Несмотря на это, Л. вступил в дело как защитник четырех обвиняемых и представил следователю четыре ордера, в которых указывалось на принятие им поручения на защиту. Далее защитник подал апелляционную жалобу на продление срока содержания под стражей М.

В январе 2021 г. Ч. направила в адрес адвоката уведомление о расторжении соглашения со ссылкой на то, что защитник не выполнил его условия и не осуществлял защиту подзащитных в должном объеме. Однако из подписанного сторонами акта сдачи-приемки оказанных услуг без даты следовало, что юрпомощь оказана своевременно, надлежащим образом и в полном объеме. Далее другой адвокат – Ф., представитель Ч. по доверенности, расторг соглашение с Л. и получил от него деньги для передачи своей доверительнице.

Впоследствии К., М., А. и Ч. обратились в АП г. Москвы с жалобами на действия адвоката Л. В ходе дисциплинарного производства Квалификационная комиссия отметила, что адвокат Л. нарушил ряд положений Закона об адвокатуре и КПЭА, поскольку после заключения соглашения об оказании юрпомощи в пользу третьих лиц он был обязан получить согласие подзащитных на это.

Квалифкомиссия указала, что адвокат фактически навязывал М., А. и К. помощь через демонстрацию своих личных связей со следователем, содействовавшим защитнику в организации его встреч с обвиняемыми в следственных кабинетах СИЗО, поскольку в ноябре–декабре 2020 г. с учетом пандемических карантинных ограничений возможность адвоката встретиться с находящимися под стражей подзащитными имелась исключительно в помещениях для краткосрочных свиданий, через стекло и при помощи телефонной трубки.

Квалифкомиссия также сочла, что адвокат фактически самоустранился от предусмотренных ч. 4.1 ст. 49 УПК действий по выяснению волеизъявления содержащегося под стражей обвиняемого Ле. касательно наличия согласия последнего на участие в уголовном деле в качестве его защитника. Далее он, не приступив к оказанию юрпомощи четырем обвиняемым по заключенному с Ч. соглашению, убедил последнюю в необходимости подписания акта приема-передачи оказанных услуг, в котором изложил заведомо ложные сведения об оказании им «надлежащим образом» юрпомощи на сумму свыше 2,2 млн евро.

В заключении также отмечалось, что включение в соглашение об оказании юрпомощи самостоятельного обязательства обжаловать «в апелляционной инстанции избранную в отношении подзащитного меру пресечения в виде заключения под стражу с целью изменения меры пресечения на домашний арест» допускало его неоднозначное понимание Ч., направленное на формирование у нее впечатления о наличии обещания положительного результата.

Адвокат пояснил, в частности, что у него отсутствовала возможность самостоятельного, без разрешения и участия следователя, посещения троих подзащитных в СИЗО и тем более определения способа и порядка осуществления встреч. По словам адвоката, довод о навязывании им юрпомощи необъективен и не соответствует действительности, поскольку М., А. и К. не выразили однозначно и письменно свой отказ от его помощи, не подали соответствующие заявления следователю или начальнику СИЗО, поэтому он не мог самоустраниться от участия в уголовном деле. Он добавил, что в условиях введения в системе ФСИН России противоэпидемических режимных мероприятий он действовал строго в соответствии с ними, используя СИЗ, что позволяло проводить свидания в СИЗО в обычных следственных кабинетах. От оказания юрпомощи обвиняемому Ле. он не устранялся, поскольку мог оказать ее позднее, и этот гражданин не жаловался на него в АП г. Москвы.

Между тем Совет АП г. Москвы указал, что факт отсутствия согласия М., А. и К. на участие Л. в уголовном деле в качестве защитника безоговорочно обязывал адвоката отказаться от совершения каких-либо действий, направленных как на вступление в дело в этом качестве, так и на оказание указанным лицам иной юридической помощи. Совет отклонил как заведомо несостоятельный и не основанный на законе довод об отсутствии письменных заявлений М., А. и К. об отказе от его юридической помощи, поскольку именно он был обязан получить письменное согласие, а не они были обязаны подавать какие-либо заявления о своем отношении к его инициативам по оказанию им юридической помощи.

Совет палаты пришел к выводу, что адвокат Л. нарушил положения Закона об адвокатуре и КПЭА в связи с вступлением в уголовное дело в качестве защитника М., А. и К. в нарушение ч. 1 ст. 50 УПК РФ, устанавливающей, что защитник приглашается подозреваемым, обвиняемым его законным представителем, а также другими лицами по поручению или с согласия подозреваемого, обвиняемого. Кроме того, Совет согласился с выводом Квалифкомиссии о том, что адвокатом Л. был нарушен подп. 6 п. 1 ст. 9 КПЭА, согласно которому адвокат не вправе навязывать свою помощь лицам и привлекать их в качестве доверителей с использованием личных связей с работниками судебных и правоохранительных органов, обещанием благополучного разрешения дела и другими недостойными методами.

М., А. и К. утверждали, что адвокат Л. в ходе встреч с ними в СИЗО склонял их к самооговору и оговору иных лиц, а также к заключению досудебного соглашения о сотрудничестве, гарантируя при согласии позитивные последствия в виде освобождения из-под стражи. При этом защитнику было достоверно известно о том, что трое его подзащитных не признают свою вину и утверждают о непричастности к каким-либо преступлениям. Заявители были удивлены появлением адвоката Л. в СИЗО в сопровождении следователя Н., оказывавшего адвокату очевидное содействие в организации свиданий, в том числе и в условиях отдельного следственного кабинета, когда по причине противоэпидемиологических ограничений возможность их встреч с другими адвокатами имелась исключительно в общих помещениях для краткосрочных свиданий – т.е. в присутствии других лиц, через разделительное стекло и при помощи телефонной трубки.

Со ссылкой на п. 12.1 Приказа Управления ФСИН России по г. Москве от 20 марта 2020 г. № 168, действовавшего во время пандемии, Совет палаты отметил, что судебно-следственные действия с участием следователей и свидания с защитниками в помещениях следственных кабинетов разрешались в исключительных случаях при наличии СИЗ, но только «по письменному заявлению прибывших лиц». Однако адвокат пояснил в заседании Совета, что он заявления не подавал, что, по мнению Совета, является еще одним подтверждением создания ему эксклюзивных условий посещения заявителей в СИЗО. В свою очередь, создание таких условий было невозможно без использования адвокатом Л. личных связей с сотрудниками правоохранительных органов.

Совет указал, что неоднократное посещение адвокатом Л. в сопровождении следователя Н. обвиняемых М. и А. в СИЗО и непроведение с ними каких-либо следственных и процессуальных действий, безусловно, являлись демонстрацией наличия у него возможности «по решению их проблем», что во взаимосвязи с иными обстоятельствами и с учетом того, что у М., А. и К. уже были адвокаты – защитники по соглашению, создавало у заявителей обоснованное представление об исходящих от адвоката Л. гарантиях позитивного для них результата.

Касательно оценки дисциплинарного обвинения в бездействии адвоката Л., выразившемся в неоказании юрпомощи обвиняемому Ле., Совет палаты отклонил как явно надуманные утверждения адвоката о том, что он не посещал этого подзащитного в СИЗО по причине отказа следователя в выдаче ему разрешения на встречу именно с этим обвиняемым, а также из-за отсутствия соответствующей просьбы со стороны Ч. При этом Совет отметил, что, вопреки мнению адвоката, отсутствие жалобы со стороны Ле. не препятствует дисциплинарной оценке его бездействия, поскольку такое дисциплинарное обвинение содержится в жалобе Ч., заключившей соглашение в пользу Ле.

Совет АП г. Москвы также согласился с выводом Квалификационной комиссии о нарушении адвокатом Л. взаимосвязанных положений подп. 1 п. 1 ст. 7, ст. 25 Закона об адвокатуре и п. 2 ст. 10 КПЭА путем включения в п. 1 приложения № 1 к соглашению об оказании юрпомощи обещания положительного результата выполнения поручения, а именно – принятия адвокатом Л. обязательства по обжалованию «в апелляционной инстанции избранной в отношении подзащитного меры пресечения в виде заключения под стражу, с целью изменения меры пресечения на домашний арест». Такая формулировка обязательства адвокатом Л. в соглашении с доверителем допускает его неоднозначное понимание, что само по себе недопустимо.

Таким образом, Совет вынес решение о прекращения статуса адвоката, при этом Л. сможет быть допущен к сдаче квалификационного экзамена на приобретение статуса адвоката по истечении трех лет.

В комментарии «АГ» председатель Коллегии адвокатов «Династия» Борис Асриян заметил: ключевым и уверенно сформированным в дисциплинарной практике на протяжении последних лет является положение о том, что доверитель, в пользу которого заключено соглашением с адвокатом, должен активно выразить свое согласие на принятие помощи от адвоката, которого пригласило иное лицо. Доводы адвокатов о том, что от их помощи не отказались путем подачи заявления, не принимаются. При этом такое согласие о защите все-таки может быть выражено и в форме отсутствия отказа от адвоката, но должно быть недвусмысленно закреплено в протоколах следственных или судебных действий.

«Из данной императивной нормы вытекает, что все последующие действия адвоката, не подкрепленные письменным согласием подзащитного и связанные с некачественным оказанием юридической помощи и взаиморасчетами, принципиального значения для дисциплинарного производства не имеют, так как фактически адвокат не имел права приступать к защите», – резюмировал Борис Асриян.

Адвокат, партнер Адвокатского бюро «КРП» Челябинской области Екатерина Туманова назвала приведенную ситуацию ярким примером комплексного нарушения и подтверждением того, что имеют место отступления от норм и такого масштаба. «При этом на фоне установленных и очевидных нарушений, допущенных конкретным адвокатом, отдельный интерес вызывает эпизод, связанный с включением в текст соглашений формулировок, порождающих неоднозначное толкование. В этой части обзора, по сути, содержится разъяснение превентивного характера – предостережение для других адвокатов независимо от их специализации. Так, признано недопустимым указание в качестве обязательства адвоката обжалование “в апелляционной инстанции избранной в отношении подзащитного меры пресечения в виде заключения под стражу, с целью изменения меры пресечения на домашний арест”, допускающее неоднозначное понимание и направленное на формирование у доверителя представления о гарантии положительного результата. По приведенным формулировкам можно допустить, что в них, возможно, и нет явного и прямого обещания результата, но и исключать возможность такого толкования со стороны клиента нельзя. “Изменение меры пресечения на домашний арест” вполне может восприниматься как цель, к которой стремится адвокат по согласованию с клиентом, но в то же время это может быть расценено как обещанный итог работ», – отметила Екатерина Туманова.

Она обратила внимание, что презумпция добросовестности адвоката была признана опровергнутой с учетом оценки сопутствующих событий (хронология включения условий в соглашение, сумма испрашиваемого гонорара, пояснения об устных заверениях защитника). При этом в другой спорной ситуации таких обстоятельств может и не быть, а неоднозначные формулировки могут оказаться в тексте соглашения без какого-либо умысла со стороны адвоката, посчитала Екатерина Туманова.

Как ранее отмечал в комментарии «АГ» старший партнер Criminal Defense Firm Алексей Касаткин, по причине того, что адвокат не обладает властными полномочиями, он не может оказывать прямое влияние на следователя, принимающего процессуальные решения по уголовным делам. «Вместе с тем нередкими являются ситуации, когда адвокат не только навязывает юрпомощь и демонстрирует свои личные связи с сотрудниками правоохранительных органов, но и включает в соглашение об оказании юрпомощи формулировки, направленные на формирование у доверителя представления об обещании положительного результата по делу. Подобное поведение представителей адвокатского сословия является недопустимым и безнравственным. Применение меры дисциплинарной ответственности в виде прекращения статуса адвоката Л. имеет под собой достаточные основания ввиду грубого нарушения законодательства об адвокатуре. В текущих реалиях деятельности адвокатуры необходимо помнить, что нравственным поведением может быть только такое поведение адвоката, которое не только в максимальной степени отвечает интересам доверителя, но и не противоречит интересам правосудия, что не менее важно», – указывал Алексей Касаткин.

Заместитель председателя Ставропольской коллегии адвокатов ARM IUST, член Совета АП Ставропольского края Нарине Айрапетян обратила внимание на то, что соглашение между адвокатом Л. и доверителем Ч. в интересах М., А., К. и Ле. действовало на протяжении практически трех месяцев. «Длительность данного срока сама по себе свидетельствует о том, что лица, в интересах которых было заключено соглашение, не предпринимали активных мер, направленных на отказ от юрпомощи конкретного защитника. При их добросовестном поведении в данной части отказ должен был последовать после первого посещения адвоката в СИЗО, чего, в свою очередь, сделано не было. Указанное свидетельствует, что “предложенное” адвокатом их устроило. Полагаю, что в данном случае отсутствие согласия об оказании помощи конкретным защитником является хотя и значимым моментом, самостоятельным нарушением, но, в сущности, формальностью. Анализ действий подзащитных указывает на их фактическое согласие», – отмечала она.

Другой вопрос, указывала эксперт, что защитник не исполнил взятые на себя обязательства, поэтому, собственно, и возникли претензии, легшие впоследствии в основу для обращения в палату. «Совершенно очевидно, что адвокат намеревался работать по делу неправовыми методами. Об этом свидетельствуют и размер гонорара, и способ его появления в деле – наряду с уже имеющимися адвокатами, и формат посещения подзащитных в СИЗО, и указание в качестве отдельного поручения обжалования меры пресечения, и иные обстоятельства. При таких условиях считаю, что решение Совета столичной палаты справедливо, подобное поведение со стороны адвоката является недопустимым и наносит колоссальный ущерб авторитету адвокатуры», – указывала Нарине Айрапетян.

Оказание юрпомощи без ведома гражданина

Приговором от 10 марта 2020 г. Ш. был признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 5 ст. 33, ч. 4 ст. 160 УК РФ, и ему назначено наказание в виде лишения свободы сроком на шесть лет с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима и штрафом в размере 500 тыс. руб. За потерпевшим – компанией – признано право на удовлетворение гражданского иска, вопрос о размере возмещения гражданского иска передан для рассмотрения в порядке гражданского судопроизводства. Московский городской суд 25 августа 2020 г. оставил приговор без изменения, и он вступил в законную силу.

4 сентября 2021 г. адвокат Ша. заключил с Б. соглашение об оказании квалифицированной юридической помощи, предметом которого является «подача апелляционной жалобы и ходатайства о восстановлении срока для подачи апелляционной жалобы в интересах Ш. по гражданскому делу, находящемуся в производстве М. районного суда г. Москвы».

Гражданское дело было возбуждено по иску компании к Ш. и другим лицам о взыскании ущерба, причиненного преступлением. Решением суда от 14 сентября 2020 г. заявленные требования были частично удовлетворены, суд постановил взыскать в пользу компании с Ш. солидарно с другими ответчиками сумму имущественного вреда, причиненного преступлением (растратой денежных средств), в размере более 12,5 млрд руб. Дело было рассмотрено в отсутствие Ш. и его представителя. На сайте судов общей юрисдикции отсутствуют сведения о том, что Ш. либо его представитель до сентября 2021 г. обжаловал судебное решение.

Адвокат Ша. обязательства по соглашению, заключенному с Б., исполнил, подав от имени Ш. апелляционную жалобу от 7 сентября 2021 г. на решение суда, а также ходатайство о восстановлении пропущенного процессуального срока обжалования решения. При этом адвокат с Ш. никогда не встречался и не убедился в том, что, заключая соглашение, действует с ведома и согласия последнего. Адвокат не пытался связаться с ним для получения согласия на представление его интересов и соответствующей доверенности на право представления интересов в судах, в том числе обжалование судебных актов в порядке апелляционного производства, хотя в материалах гражданского дела имеются сведения об адресе проживании Ш. в Англии, а также о его последнем известном месте жительства в Москве.

Для подтверждения полномочий представителя Ш. адвокат Ша. оформил ордер, который приложил к ходатайству о восстановлении пропущенного срока, а также сослался на наличие у него полномочий представителя Ш. в тексте апелляционной жалобы. При этом доверенность к апелляционной жалобе не приложил. Суд в отсутствие адвоката восстановил срок подачи апелляционной жалобы., а позднее – оставил без изменения решение первой инстанции.

В связи с этим Ш. обратился в АП г. Москвы, указав на отсутствие у кого-либо полномочий подавать от его имени апелляционную жалобу по гражданскому делу. Обращение послужило поводом для возбуждения дисциплинарного производства.

Как пояснял адвокат Ша. в своих письменных объяснениях в палату, к нему обратился Б. – представитель Ш. с доверенностью, оформленной в Великобритании, с нотариально удостоверенным переводом на русский язык. Однако копию доверенности ни адвокат Ша., ни Б. в материалы дисциплинарного производства не представили. Б. было известно о подаче Ш. жалобы в АП г. Москвы на адвоката Ша. и о том обстоятельстве, что Ш. ссылался в жалобе на отсутствие у кого-либо полномочий подавать от его имени апелляционную жалобу по гражданскому делу.

По мнению Совета палаты, адвокат Ша., действуя разумно и добросовестно, должен был получить от Б. копию доверенности и удостовериться в том, что Б. действительно является представителем Ш. Однако адвокат этого не сделал. Совет обратил внимание, что в материалы дисциплинарного производства от адвоката поступили копия приговора, копия решения суда по гражданскому делу, копия первой страницы искового заявления компании о взыскании ущерба, причиненного преступлением, с отметкой о его поступлении в районный суд.

В заседании Совета представитель заявителя пояснила, что Ш. не участвовал в судебных заседаниях по рассмотрению уголовного дела М. в районном суде г. Москвы. Адвокат Ша. защитником Ш. не был, соглашение об оказании юридической помощи ни с Ш., ни с иным лицом на защиту Ш. по уголовному делу не заключал. Следовательно, указал Совет, он не имел возможности от своего имени получить в суде копию приговора, а мог получить ее только от лиц, участвовавших в деле. Это же касается и получения копий остальных документов.

Совет АП г. Москвы пришел к выводу, что адвокат Ша. при обжаловании решения суда действовал не в интересах Ш., а в интересах иных лиц, чьи интересы не соответствуют интересам Ш, а документы были получены адвокатом от иных лиц – вероятно, от компании, как это утверждает представитель заявителя жалобы.

Совет обратил внимание, что ранее неоднократно указывал на особенности заключения соглашения об оказании юридической помощи в интересах третьих лиц. В таких правоотношениях важнейшим вопросом является получение поручения или согласия от лица, в целях защиты прав и законных интересов которого адвокат заключает соглашение. Так, в Разъяснениях № 12 Совета АП г. Москвы по вопросам профессиональной этики адвоката «Об особенностях заключения и оформления соглашений об оказании юридической помощи – защиты по уголовному делу – в пользу третьего лица» (утверждены решением Совета от 27 июня 2019 г., Протокол № 8) указано, что по общему правилу адвокат, заключивший соглашение об оказании юридической помощи – защите по уголовному делу – в пользу третьего лица, перед началом оказания юридической помощи обязан получить согласие лица, которому будет оказываться юридическая помощь. Нормы УПК РФ и ГК РФ не регламентируют форму такого согласия или поручения, а также особенности его получения. Между тем требования о разумном, добросовестном и квалифицированном оказании юридической помощи обязывают адвоката тщательно подходить к этому вопросу, исключая разумные сомнения в достоверности указанного согласия (поручения). Наиболее достоверной формой получения согласия является письменная фиксация волеизъявления лица, которому будет оказываться юридическая помощь. Эта фиксация может быть сделана на соглашении об оказании юридической помощи, в отдельном документе или иным образом, позволяющим верифицировать лицо, дающее согласие. Также согласие лица, которому будет оказываться юридическая помощь, может быть получено в конклюдентной форме, позволяющей со степенью достоверности, исключающей разумные сомнения, прийти к выводу о том, что обвиняемый (подозреваемый) и адвокат, принимающий его защиту на основании соглашения, заключенного с иным лицом, состоят в коммуникации между собой и отсутствие отказа от адвоката свидетельствует о даче согласия на защиту.

Совет отметил, что Ша. как опытный адвокат не мог не осознавать того, что, подавая апелляционную жалобу в отсутствие доверенности, предоставляющей право на обжалование судебного постановления, он нарушает требования взаимосвязанных положений ч. 1 ст. 54, ч. 3 ст. 322 ГПК, но, очевидно, рассчитывал на то, что суд не заметит нарушения, поскольку и после подачи апелляционной жалобы не предпринял никаких действий к тому, чтобы связаться с доверителем и получить необходимые полномочия. В связи с этим к Ша. была применена мера дисциплинарной ответственности в виде прекращения статуса адвоката с правом допуска к сдаче квалификационного экзамена через один год.

Екатерина Туманова назвала интересным, что получение согласия представляемого лица в рамках гражданского судопроизводства не предписывается так, как в УПК. Адвокату в данном случае вменяется в обязанность принять все возможные меры по подтверждению выданного ему поручения. «Вместе тем действительность волеизъявления клиента подтверждается доверенностью с перечнем передаваемых им адвокату специальных полномочий. В спорной ситуации адвокат меры по получению одобрения доверителя не принял, подав от его лица апелляционную жалобу с ходатайством о восстановлении срока. Но следует отметить, что сама возможность осуществить “неправомерное” представительство была допущена из-за того, что суд в нарушение ст. 54 ГПК принял и рассмотрел жалобу лишь на основании ордера адвоката в отсутствие доверенности со специальными полномочиями на оспаривание судебного акта. Поэтому этот казус в большей степени видится “стечением обстоятельств”, при которых должная оценка судом представленных документов исключила бы саму возможность совершить процессуальные действия в обход воли доверителя», – заметила Екатерина Туманова.

Но, указала она, оба примера обзора несут общий посыл о необходимости действовать в соответствии с выраженной волей доверителя, а также являются напоминанием о презумпции добросовестности адвоката, которая действует лишь до того момента, пока не будет опровергнута совокупностью установленных обстоятельств.

Адвокат АП Краснодарского края Татьяна Третьяк отметила, что любое действие, в том числе согласие на защиту, лучше фиксировать письменно. В то же время ей сложно согласиться с дисциплинарным наказанием за отсутствие согласия, когда адвокат встретился с подзащитным, участвовал в следственных действиях и судебных заседаниях, а подзащитный не выражал несогласие и нежелание получить от этого адвоката помощь.