Особенности уголовного «правоприменительного творчества»

Что противопоставить практике обвинения с «неустановленными» составами преступлений?

Денисов Вячеслав
Адвокат АП Новосибирской области, руководитель пресс-службы АП НСО

10 Февраля 2021
Судебная практикаУголовное право и процесс

Довелось разговаривать с заводчиком восточно-европейских овчарок, и на мой вопрос, что делать, если на тебя мчится такая, он ответил: «Пиши завещание». Догадавшись, что я ищу неочевидные решения, добавил: «Сделай что-нибудь, что удивит собаку. Ее удивление всегда сильнее злобы». Я потребовал дополнительных разъяснений, и он сказал, что если у меня, к примеру, в руках портфель, можно поставить его себе на голову: «Собака остановится и начнет думать. Ты выпал из ее вселенной».

Процесс создания уголовного дела очень похож на процесс издания книги. Процессуально независимый автор пишет текст и отдает рецензенту, который оценивает его по специальной шкале: «достоверность» – «язык» – «целевая аудитория» – «оригинальность сюжета» – «аналоги на рынке». Выдержав первую стадию и претерпев несущественные изменения, текст перемещается на стол редактора. Прочитав его, тот просит автора кое-что переделать. Чаще всего – «завязку». Именно она является ахиллесовой пятой любого произведения, объем которого измеряется томами. И чаще всего именно она портит общее впечатление от прочтения одного тома или нескольких, если автор «разошелся». Причина, как правило, одна – написанием как книг, так и обвинительных заключений не всегда занимаются люди, для достижения этих целей созданные. А представлением книг на книжных ярмарках зачастую занимаются люди, их не читавшие.

Однажды писателя Андре Жида попросили дать рецензию на новый роман Марселя Пруста. Тот открыл врученную книгу на первой странице, прочитал: «Давно наступила ночь…», закрыл его и бросил на стол со словами: «Роман не может начинаться с наречия».

Возможно, Андре Жид был бы менее категоричен, если бы был знаком с российским правоприменительным «творчеством» – приклеивать прилагательное «неустановленный» ко всем без исключения существительным в одном предложении дурным тоном в нем не считается. Литература любит меру. К примеру, текст: «Боевой разведкой и наблюдением в Екатериновке отмечается скопление до 60 танков и неустановленное количество пехоты», – мы читаем с придыханием и даже ощущаем прилив саспенса по этому поводу: как там сейчас в Екатериновке, гранат хватит? А вот сообщение в обвинительном заключении: «Иванов в неустановленное время в неустановленном месте передал неустановленному лицу наркотическое средство» вызывает озабоченность и даже растерянность. Читатель всегда нервничает, когда берет в магазине книгу со стеллажа «Юриспруденция», а дома выясняется, что ее место на стеллаже «Женский детектив».

Есть обвиняемый Иванов (в районе гаражей) и есть какой-то амфетамин. Сюжетом они никак не связаны. Точно так же, к примеру, есть лев (в районе Африки) и есть огурец. Льва можно заставить съесть огурец только одним способом: «В неустановленное время, в неустановленном месте лев, понимая, что совершает противоестественное его физиологии деяние и желая его наступления, отнял у неустановленного животного огурец и съел». В Союзе писателей за это предложение автор был бы подвергнут жесткой критике. В уголовном «правоприменительном творчестве» отношение к авторам более лояльное.

Иванов с амфетамином находятся в тех же неопределенных отношениях, что и лев с огурцом. Суд в этом случае должен испытывать ощущения, которые лучше всех описал Борис Пастернак в книге «Начало прозы 1936 года»: «Его считали убитым, и жена его то вдруг уверялась в своем неустановленном вдовстве, то в нем сомневалась». То есть в соответствии с презумпцией невиновности Иванову «грозит» оправдательный приговор.

Но не тут-то было, ибо следственные органы будут убеждать суд, что следователь, заостряя противоположность понимания интуитивного постижения реальности объяснению как дискурсивно-логической процедуре, дает повод считать себя сторонником субъективизма, таким образом, безусловно, раскрывая субъективную сторону преступления Иванова.

Но давайте не будем придираться к процессуальным оппонентам. В большинстве случаев написать иным образом упомянутое обвинительное заключение Иванова не представляется возможным. Нет в русском языке синонимов-глаголов для прилагательных, описывающих какое-либо событие без четкого указания на конкретный предмет и совершаемое с его помощью определенное действие или превращающих отсутствие в присутствие. В противном случае автору не удается «двигать» событие, а читателю – его воспринимать. Разрушается архитектоника текста. Отсутствуют условия для ассоциативного мышления. Не располагает русский язык такими инструментами влияния на человеческий мозг. Это значит, что фразы в обвинительных заключениях и приговорах судов, похожие на: «Иванов в неустановленное время в неустановленном месте передал неустановленному лицу наркотическое средство», – не могут характеризовать объективную сторону преступления. Напротив, подобные формулировки создают предпосылки даже не для оправдания Иванова, а для признания его поведения виктимным с последующим наделением статусом потерпевшего – ведь пойти туда, не знамо куда, и принести то, не знамо что, признанный экспертизой вменяемым человек может только под угрозой жизни и здоровью. Что, впрочем, не препятствует суду назначить условному Иванову реальное наказание в виде лишения свободы до 20 лет в колонии строгого режима.

Мы, адвокаты, часто цитируем своих предшественников, отдавая им дань уважения и стремясь сохранить зарожденные ими традиции. Их идеи и взгляды на правосудие являются основой нашей профессии. Не удержусь и я от этого соблазна: «Не обвиняя во что бы то ни стало, не стремясь непременно добиться от вас тяжелого приговора, обвинитель шаг за шагом идет по пути, пройденному преступлением, поверяет вам свои наблюдения и выводы и, придя к убеждению в виновности подсудимого, обязывается высказать вам это убеждение. Если защита найдет светлые стороны в деле и обнаружит обстоятельства, которые иным, более отрадным лучом озарят действие подсудимого и заставят вас не поверить его виновности или сильно усомниться в ней, то вы должны его оправдать, а у представителя обвинительной власти останется сознание, что он сделал все, что следовало для выполнения трудной и подчас очень тяжелой обязанности»1.

Вот только процитировал я сейчас не присяжного поверенного, а прокурора. Того, кто закладывал традиции профессиональной деятельности наших оппонентов – Анатолия Федоровича Кони. Сомневаюсь, что самый известный прокурор России с такими взглядами на правосудие нашел бы в себе силы поддерживать обвинение Иванова с указанными формулировками в судебном процессе.

Но что противопоставить повальной практике обвинения с «неустановленными» составами преступлений? История создания уголовных дел проста и незатейлива. Изменения носят косметический, а то и вовсе дискуссионный характер. Единственный способ, на мой взгляд, – это удивлять оппонентов, «выпадать из их вселенной».

Вот случай, который помог одному моему коллеге переквалифицировать обвинение подзащитному с ч. 2 ст. 111 на ч. 1 ст. 114 УК РФ. Во время очной ставки он заметил на пальце потерпевшего старую татуировку – перстень с кинжалом, обвитым змеей. В некоторых случаях она означает судимость за убийство. Он заявил следователю ходатайство о дополнительном допросе его подзащитного, в ходе которого последний сообщил, что знал о том, что потерпевший убийца, и потому, когда тот стал его бить, не захотел стать его будущей жертвой. Удивленный следователь – убежденный, что обвиняемый и потерпевший не были знакомы, поскольку всю жизнь прожили в разных часовых поясах, – запросил данные о потерпевшем, который к тому времени уже юридически считался не судимым, и получил копию приговора, из которого следовало, что 30 лет назад тот был признан виновным по ст. 102 УК РСФСР. Удивлен был даже сам потерпевший. Обвинение было переквалифицировано.

Другой случай описан в повести Фазиля Искандера «Стоянка человека». В камеру предварительного заключения был помещен молодой человек, которому грозил срок за хулиганство: он повздорил с торговкой на базаре и сгоряча обронил неосторожное слово. Подвернулась милиция, парня забрали. Он был в отчаянии, так как собирался жениться. По стечению обстоятельств в камере, где оказался парень, находился адвокат за какой-то усмотренный советской властью проступок. И адвокат взялся ему помочь. Во время допроса на суде молодой человек встал и сказал: «У тетушки плохой слух, видимо. Я ей сказал – прости, тетка, а ей послышалось – проститутка». Парень был оправдан.

Сам я в настоящее время защищаю врача, обвиняемую по п. «в» ч. 2 ст. 238 УК, и при всей абсурдности обвинения мне пришлось потратить немало времени на отыскание подтверждения того, что комиссионная судебно-медицинская экспертиза (ее заключение является единственным «доказательством» вины моей подзащитной) была проведена организацией, не зарегистрированной в установленном законом порядке, а эксперты обучались в учреждениях, выдававших свидетельства по результатам дистанционного обучения продолжительностью 36 часов.

Уверен, коллеги могут этот список дополнить, и он будет длиннее всех приговоров, вместе взятых.

1 Кони А.Ф. Приемы и задачи прокуратуры. Пг., 1924.